Сочинения. В 2-х томах

 
(1917)
 
  
II
 
Изба — святилище земли,
 
 
 
Изба — святилище земли,
 
С запечной тайною и раем;
 
По духу росной конопли
 
Мы сокровенное узнаем.
 
 
 
На грядке веников ряды —
 
Душа берез зеленоустых…
 
От звезд до луковой гряды —
 
Всё в вещем шёпоте и хрустах.
 
 
 
Земля, как старище-рыбак,
 
Сплетает облачные сети,
 
Чтоб уловить загробный мрак
 
Глухонемых тысячелетий.
 
 
 
Провижу я: как в верше сом,
 
Заплещет мгла в мужицкой длани;
 
Золотобревный отчий дом
 
Засолнцевеет на поляне.
 
 
 
Пшеничный колос-исполин
 
Двор осенит целящей тенью…
 
Не ты ль, мой брат, жених и сын,
 
Укажешь путь к преображенью?
 
 
 
В твоих глазах дымок от хат,
 
Глубинный сон речного ила,
 
Рязанский, маковый закат —
 
Твои певучие чернила.
 
 
 
Изба — питательница слов
 
Тебя взрастила не напрасно:
 
Для русских сел и городов
 
Ты станешь Радуницей красной.
 
 
 
Так не забудь запечный рай,
 
Где хорошо любить и плакать!
 
Тебе на путь, на вечный май,
 
Сплетаю стих — матерый лапоть.
 
 
  
III
 
У тебя, государь, новое ожерельице…
 
 
У тебя, государь, новое ожерельице…
 
Слова убийц Св. Димитрия-царевнча.
 
 
 
Елушка-сестрица,
 
Верба-голубица,
 
Я пришел до вас:
 
Белый цвет-Сережа,
 
С Китоврасом схожий
 
Разлюбил мой сказ!
 
 
 
Он пришелец дальний,
 
Серафим опальный,
 
Руки — свитки крыл.
 
Как к причастью звоны,
 
Мамины иконы
 
Я его любил.
 
 
 
И в дали предвечной,
 
Светлый, трехвенечный,
 
Мной провиден он.
 
Пусть я некрасивый,
 
Хворый и плешивый,
 
Но душа, как сон.
 
 
 
Сон живой, павлиний,
 
Где перловый иней
 
Запушил окно,
 
Где в углу, за печью,
 
Чародейной речью
 
Шепчется Оно.
 
 
 
Дух ли это Славы,
 
Город златоглавый,
 
Савана ли плеск?
 
Только шире, шире,
 
Белизна псалтири —
 
Нестерпимый блеск.
 
 
 
Тяжко, светик, тяжко!
 
Вся в крови рубашка…
 
Где ты, Углич мой?..
 
Жертва Годунова,
 
Я в глуши еловой
 
Восприму покой.
 
 
 
Буду в хвойной митре,
 
Убиенный Митрий,
 
Почивать, забыт…
 
Грянет час вселенский,
 
И Собор Успенский
 
Сказку приютит.
 
 
  
IV
  
Бумажный ад поглотит вас
 
 
 
Бумажный ад поглотит вас
 
С чернильным черным сатаною,
 
И бесы: Буки, Веди, Аз,
 
Согнут построчников фитою.
 
 
 
До воскрешающей трубы
 
На вас падут, как кляксы, беды,
 
И промокательной судьбы
 
Не избежат бумагоеды.
 
 
 
Заместо славы будет смерть
 
Их костяною рифмой тешить,
 
На клякс-папировую жердь
 
Насадят лавровые плеши.
 
 
 
Построчный пламень во сто-крат
 
Горючей жюпела и серы.
 
Но книжный червь, чернильный ад
 
Не для певцов любви и веры.
 
 
 
Не для тебя, мой василек,
 
Смола терцин, устава клещи,
 
Ржаной колдующий восток
 
Тебе открыл земные вещи:
 
 
 
«Заря-котенок моет рот,
 
На сердце теплится лампадка».
 
Что мы с тобою не народ —
 
Одна бумажная нападка.
 
 
 
Мы, как Саул, искать ослиц
 
Пошли в родные буераки,
 
И набрели на блеск столиц,
 
На ад, пылающий во мраке.
 
 
 
И вот, окольною тропой,
 
Идем с уздой и кличем: сивка!
 
Поют хрустального трубой
 
Во мне хвоя, в тебе наливка, —
 
 
 
Тот душегубный варенец,
 
Что даль рязанская сварила.
 
Ты — коловратов кладенец,
 
Я — бора пасмурная сила.
 
 
 
Таран бумажный нипочем
 
Для адамантовой кольчуги…
 
О, только б странствовать вдвоем,
 
От Соловков и до Калуги.
 
 
 
Через моздокский синь-туман,
 
На ржанье сивки, скрип косули!..
 
Но есть полынный, злой дурман
 
В степном жалеечном Июле.
 
 
 
Он за курганами звенит
 
И по-русалочьи мурлычет:
 
«Будь одиноким, как зенит,
 
Пускай тебя ничто не кличет».
 
 
 
Ты отдалился от меня
 
За ковыли, глухие лужи…
 
По ржанью певчего коня
 
Душа курганная недужит.
 
 
 
И знаю я, мой горбунок
 
В сосновой лысине у взморья,
 
Уж преисподняя из строк
 
Трепещет хвойного Егорья.
 
 
 
Он возгремит, как Божья рать,
 
Готовя ворогу расплату,
 
Чтоб в книжном пламени не дать
 
Сгореть родному Коловрату.