Безрассудная (ЛП)
— Зачем ты это делаешь? — спрашивает она хриплым голосом.
Я не поднимаю на нее глаз. — Ну, я же не могу допустить, чтобы ты истекала кровью на мне, правда? Это эгоистично. Я не хочу нести тебя всю дорогу домой.
На это она полусерьезно хмыкает. — Значит, у него на меня большие планы? Планы, ради которых я должна быть жива?
Я долго молчу, не торопясь очищая рану промокшим бинтом. Единственные звуки, разделяющие нас, — это тихие шипения боли и непрерывное капанье воды.
Когда я наконец решаюсь ответить, это ответ на вопрос, который она не задавала. — Я не знал.
Ее взгляд с трудом встречается с моим. — Чего не знал?
— Твоего отца. Я не знал. Ни тогда, ни, конечно, до сих пор.
Она замирает под моим прикосновением. Я не спеша подготавливаю ее бедро к перевязке, сглатывая, когда осторожно подтягиваю тонкую штанину выше. Я тихо благодарю Чуму, когда она наконец заговаривает, давая мне возможность сосредоточиться на чем-то, кроме моей текущей задачи.
Ее голос удивительно мягок, и я не знаю, насторожиться мне или успокоиться. — Ты не знал, кого убил той ночью?
Я сдерживаю горький смех. — Я даже не знал, что буду убивать кого-то в ту ночь. Не знал, что мое предназначение наступит так скоро.
— Не говори загадками, — бормочет она. — Только не тогда, когда дело касается этого.
Я вздыхаю и медленно начинаю обматывать бинт вокруг ее бедра. — Мне было четырнадцать. Как раз в разгар моего… обучения у короля. Я рос, точно зная, каким будет мое будущее, но это не означало, что когда-либо должно было наступить время, когда я был бы готов встретиться с ним лицом к лицу. — Она вздрагивает, когда я затягиваю повязку. — Когда я проснулся в тот день, я не знал, что хладнокровно убью беззащитного человека. Не знал, что мой отец пригрозит сделать то же самое со мной, если я не пройду через это.
— Он не… — Она сглатывает, делая глубокий вдох. Сомневаюсь, что агония на ее лице имеет какое-то отношение к ране, которую я уже закончил заматывать. — Он не сказал тебе, почему ты его убиваешь?
Я слегка качаю головой. — В течение первых трех лет моих миссий мне не давали никакой информации о том, кого я убиваю. Он называл это слепым повиновением. Говорил мне, что Энфорсеру больше ничего не нужно знать. Что приказы короля не подлежат сомнению.
Ее глаза мечутся между моими, горят, как синее пламя. — Ты мог убивать невинных людей. Ты убивал невинных людей. — Тяжело дыша, она отворачивается от меня, усмехаясь и уставившись в стену. — И ради чего? Чтобы проверить твою преданность, твою готовность слепо следовать приказам?
Мой взгляд не отрывается от нее. — Думаю, ты знаешь, что именно поэтому.
Она качает головой, как я и предполагал. — Удивительно, что никто не благодарит меня за то, что я сделала.
Я смотрю на нее, и в груди что-то сжимается, возможно, это просто сердце. Мысль о том, чтобы поблагодарить ее за то, что она вонзила меч в грудь моего отца, может быть, самой жестокой вещью, о которой я когда-либо думал. И все же каждый шрам на моем теле поет воспоминаниями о холодных руках и горячем гневе. Каждая из моих многочисленных масок — напоминание о человеке, который их вылепил.
Возможно, мне следует поблагодарить ее.
Я не помню, чтобы любил его, когда он был жив. А сейчас? Разве смерть раскрывает глубоко укоренившуюся преданность? Кажется, я не могу отличить горе от любви, а вину — от ее отсутствия.
Она прикусывает внутреннюю сторону щеки, чтобы не поморщиться, пока разворачивает штанину. — Полагаю, я должна поблагодарить тебя.
Я изучаю ее, между нами повисает молчание. Когда она больше ничего не говорит, я приподнимаю брови, глядя на нее. — Я жду.
— Не стоит так радоваться. Я сказала, что должна поблагодарить тебя.
Я хмыкаю, давая понять, что, возможно, счел это забавным, в то время как она приподнимает губы, словно изображая улыбку. Когда она с трудом поднимается на ноги, я следую за ней, не сводя взгляда с того места, где она стоит передо мной.
— Повернись, — приказывает она.
— Прости?
— Повернись. Я хочу переодеться. — Она взмахивает руками, показывая, чтобы я повиновался.
— Не знаю, — вздыхаю я, прислонившись к стене, — откуда мне знать, что ты не выпрыгнешь в окно, когда я повернусь спиной?
Она с хмурым видом хватает одолженную влажную рубашку. — Единственное, что я думаю сделать, когда ты повернешься спиной, это воткнуть в нее кинжал.
— Ты не помогаешь себе…
Рюкзак ударяет меня прямо в живот, прежде чем я успеваю его поймать. — Просто повернись, — хрипит она, глаза сверкают вызовом.
Я не спеша поворачиваюсь и тупо смотрю в стену перед собой. Она не пытается завязать разговор, оставляя меня слушать шорох одежды, прежде чем она упадет на пол. И теперь, когда я почувствовал вкус ее губ, трудно не жаждать их, особенно когда я знаю, что не должен этого делать. Так что это, конечно, не помогает.
— Могу я теперь повернуться? — спрашиваю я со вздохом, когда кровать скрипит позади меня.
— Ш-ш-ш, я пытаюсь заснуть.
Я поворачиваюсь и вижу, как она раскинулась на одеяле, украденная серая рубашка поглощает ее целиком. Широко раскинув руки и ноги, она пытается занять как можно больше места на кровати. Зрелище настолько неожиданное, что я едва не давлюсь от смеха. — Что…
— Прости, — говорит она, закрыв глаза и скривив губы. — На кровати больше нет места.
— Я вижу, — сухо отвечаю я.
Ее глаза распахиваются, когда я дергаю за одеяло, на которое она упала. — Что ты…
— Я иду на компромисс, — вклиниваюсь я. — Если ты занимаешь кровать, то я хотя бы забираю одеяло.
— Хорошо. — Она отрывисто кивает с плоской подушки, на которой беспорядочно разметались ее волосы.
Я беру другую, которая лежит рядом с ее головой, и безуспешно пытаюсь распушить жалкое подобие подушки. — И это я тоже забираю.
Она бросает на меня взгляд, после чего сворачивается на бок и зарывается в простыни. — Договорились.
С этими словами я опускаюсь на твердый пол рядом с ее кроватью. Одеяло колючее, пол шершавый, а подушка практически бесполезна — но я спал и в худших условиях.
И все же я не могу не думать о том, что в другой жизни, в другое время, с другим шансом выбрать друг друга — я был бы в этой постели рядом с ней.
Глава 17
Пэйдин
— Через пять секунд я задушу тебя подушкой.
Я стону, блаженно игнорируя угрозу принца и зарываясь все глубже в грубые простыни. Это уже третье и предположительно последнее предупреждение, которое он готов мне сделать. Поэтому я с радостью игнорирую требовательный голос Энфорсера рядом с кроватью.
Когда комковатая подушка ударяет меня по лицу, заглушая череду проклятий, извергаемых из моего рта, я поднимаю руку, чтобы показать средний палец. На мои невысказанные мысли он отвечает одним своим. — Вставай.
— Если ты провожаешь меня на верную гибель, — ворчу я под скомканным хлопком, — то, по крайней мере, ты мог бы позволить мне насладиться последним разом в постели.
— У тебя было много часов, чтобы насладиться, не переживай.
Я отодвигаю подушку от лица и заглядываю в полумрак комнаты. За мутным окном виднеется такое же мутное небо, за которым все еще царит темнота. — Солнце еще даже не встало, так что я не вижу причин для беспокойства.
— Убедительный аргумент, — сухо говорит он. — Вставай. Сейчас. Мы не можем проводить слишком много времени в одном месте. Я удивлен, что нас еще не вычислили.
Я вздыхаю через нос, тупо глядя в потолок. Я планировала провести ночь, строя планы побега от Энфорсера, но бороться с волной сонливости, нахлынувшей на меня, как только голова коснулась подушки, было невозможно. Спать так крепко — страшно, когда рядом находится человек, готовый вонзить нож тебе в спину.
Оторвавшись от изношенных простыней, я небрежно сползаю с кровати, морщась от забытой раны на бедре. Глаза Кая фиксируют это движение, прослеживают складку между моими бровями и дыхание. — Как ты себя чувствуешь?