Прочь из моей головы (СИ)
Будь я на месте бедняжки Королевы, то наверняка затаила бы на него злобу за такое унизительное обращение с собой – и уж точно бы проигнорировала любые просьбы. Но ей, похоже, такое наоборот очень нравилось: она экстатически закатила глаза, меняя цвет с зелёного на золотистый и обратно, а потом вырвалась, взмыла вверх – и раскинула крохотные ручки. Над ней развернулось объёмное светящееся полотно, похожее на северное сияние, а потом в воздухе появилось трёхмерное изображение.
Я тотчас узнала место: это был выход из лабиринта напротив того замка, где Крокосмия оборудовал базу. Вскоре на картинке появился и сам садовник, точнее, некий человек с лицом, скрытым под капюшоном, зато облачённый в узнаваемую оранжевую куртку. Он прошёлся туда-сюда, заглянул в ров, помахал руками и исчез. После этого изображение на несколько секунд заволокла дымка, и кадры начали сменяться всё быстрее. На некоторых из них Крокосмия представал в одиночестве, на других – в компании чародеев-помощников; иногда он выглядел как крошечная фигурка вдали, а иногда его лицо занимало большую часть объёмной картинки. В один из таких моментов глаза и нос поплыли, смешиваясь в бурый кисель, и Йен поморщился.
– Сосредоточься, негодяйка, – попросил он проникновенно. – И давай ближе к делу.
Феечка сперва виновато поникла, затем встрепенулась – и изображение вновь обрело чёткость. На сей раз это был вид сверху, точно наблюдатель парил над замком. Крокосмия выскочил из лабиринта внезапно, как мотоцикл с выключенными фарами, и целенаправленно зашагал к мосту через ров. Следом, как шарик на верёвочке, плыла огромная продолговатая «линза» из прозрачной жидкости, в глубине которой покоилось тело Йена. Даже сейчас, зная, чем всё закончилось, видеть мёртвую, пустую оболочку было жутковато. Потом я заметила, что у него поджаты пальцы на одной ноге, и на короткое мгновение появилась иллюзия, что он просто спит… Отчего-то резко стало неловко, и к лицу прилил жар.
Потом картинка опять сменилась, к счастью. У входа в замок мельтешили люди, входили и выходили, иногда появлялся сам Крокосмия, но ненадолго. Так продолжалось некоторое время, а затем вдруг человеческие фигуры стали размытыми и полетели спинами вперёд, а небо над замком замерцало, становясь то светлее, то темнее.
«Она отматывает образы назад, – догадалась я, когда выцепила из хаотичного мельтешения одну сценку, уже виденную раньше. – Как видеоплёнку».
Когда «перемотка» остановилась, перед нашими глазами появилось изображение лабиринта, по которому неслись, точно две обезьянки, мальчишки-подростки, чьи лица были мне смутно знакомы. Юные чародеи играючи справились с химерой, не без труда избежали столкновения с зелёными лозами Королевы и добрались до выхода. Поглазев на замок издали и пошептавшись, они крадучись направились к мосту, обезвредили несколько ловушек и добрались до другого края, когда навстречу им выступила чудовищно уродливая кукла – тот самый гигант, кое-как слепленный из медиума. Тварь протянула к одному из мальчишек руку…
Я трусливо отвернулась и уткнулась Йену в грудь.
– Хватит, – скомандовал он торопливо, но я успела расслышать волну вскриков и охов, прокатившуюся по трибунам. – Я сказал, хватит, всё! Спасибо, можешь возвращаться, я тебя навещу потом. Как-нибудь. Может быть.
Он осторожно погладил меня по плечам. Я медленно выдохнула, стараясь унять дрожь; в памяти некстати воскрес образ отвратительного монстра, из плоти которого проступали мальчишечьи лица, словно отпечатки в тесте. К горлу подкатила тошнота. Не только из-за чересчур реалистичных видений, а ещё потому, что ощущение неправильности, опасности, преследовавшее меня перед судом, стало на мгновение невыносимым. На уши точно ватные подушки опустились; звуки отдалились. Я смутно слышала, как Крокосмия кричит что-то, различала холодные, бесстрастные реплики «вершителей справедливости» – обезличенных глашатаев суда… Взбудораженные потерянные души можно было разглядеть даже сквозь сомкнутые веки – яркие комки света, сгустки тьмы; осколок с заключённым в нём призраком Тони пульсировал у меня в кармане, как живое сердце.
– …Таким образом, Тильда Росянка свидетельствует, что садовник Эло Крокосмия действительно бахвалился намерением изобрести чары, способные умертвить бессмертного, – долетел до меня голос Йена. – Разумеется, само по себе хвастовство ничего ещё не означает. Кто из чародеев, к примеру, не клялся достичь бессмертия? Но в совокупности с другими свидетельствами… Однако я и так потратил слишком много чужого времени, а посему умолкаю – и предоставляю уважаемому суду решать, кто виновен и для кого следует выносить приговор.
Перебарывая дурноту, я обернулась.
На Арене почти ничего не изменилось. Древние вампиры были по-прежнему заняты скорее собой, нежели чародейскими делами, и даже Сет, сначала проявлявший к разбирательствам повышенное внимание, теперь словно задремал. Зелёные лозы исчезли вместе с Королевой Лабиринта, за исключением тех побегов, которые кто-то успел оторвать. Дымка над трибунами немного поредела – ровно настолько, что человеческие силуэты за ней из плоских превратились в объёмные, но лиц по-прежнему было не различить.
– Значит ли это, – спросил один из вершителей справедливости, – что у вас, Йен Лойероз, нет больше свидетельств?
– Тех, что я мог бы представить суду – нет, – подтвердил он двусмысленно.
– Желаете ли вы, садовник Эло Крокосмия, добавить что-нибудь к сказанному или опровергнуть свидетельства? – вновь задала вопрос «статуя».
– Мне нечего сказать, – угрожающе наклонил голову Крокосмия. – Только напомню, что мы здесь собрались затем, чтобы осудить монстра и положить конец его преступлениям.
– О, против этого лично я никогда не возражал, – не удержался от шпильки Йен. – Надо только решить, кто монстр.
На секунду мне показалось, что они прямо сейчас и подерутся – такие были взгляды с обеих сторон, однако пронесло. «Статуи» же сгрудились в одну сложную скульптурную композицию и замерли на несколько минут, совещаясь, и вскоре один из «вершителей справедливости» выступил вперёд, намереваясь говорить от лица остальных.
– Сказанное сегодня так или иначе коснулось каждого, – произнёс он – или она, в таких одеяниях и с искажённым голосом пол было не угадать. – Свидетельства обеих сторон были убедительны, а обвинения – тяжелы. И потому только лишь садовники не могут вынести решение о том, кто виновен. Суд завершится лишь тогда, когда каждый из присутствующих ныне чародеев вынесет свой вердикт, открыто и ясно. Тот, в чью пользу выскажется большинство, будет считаться невиновным, и тогда другой понесёт всю тяжесть наказания. Да свершится справедливость!
«О, – пронеслось в голове. – Теперь хоть понятно, почему их называли вершителями».
Некоторое время стояла оглушительная тишина, и даже свет, кажется, померк: похоже, никто не решался заговорить первым. С другой стороны, было абсолютно ясно, что именно первый голос утянет за собой и других, пока сомневающихся. А ещё и это опасное условие суда: выступить открыто, что значило неминуемо навлечь на себя гнев осуждённого – и его союзников… Конечно, репутация Йена и присутствие Кровавых Безумцев играло нам на руку, но ведь Эло Крокосмия долго был садовником – и, в отличие от Хорхе, успел обзавестись должниками, сторонниками и друзьями. Это если забыть о том, что его связывали тесные рабочие отношения с кланом Непентес, и о том, что Датура, скорее всего, выступят против нас из-за убийства Николетт…
«Всё-таки быть интровертом с кучей книжек – не очень полезно для здоровья, экстравертам выжить легче», – успела подумать я, когда над одной из лож вдруг вспыхнул свет.
Судя по расположению – недалеко от Роз и всего на пару ярусов ниже – это было вполне уважаемое семейство, хотя вряд ли оно обладало решающим политическим весом. На суд явилось полдюжины представителей, то есть минимум в пять раз меньше, чем от клана Датура: несколько молодых чародеев в повседневной скромной одежде, двое любопытных близняшек лет десяти в джинсах и ярких футболках и, вероятно, глава семьи – немолодой импозантный мужчина в удлинённом жакете, явно сшитом на заказ под нестандартную фигуру. В петлице виднелся цветок удивительного серебристого цвета, чем-то похожий на восковую розу.