Альбом для марок
Сообщаться же почти не с кем, кроме Карликов [Профферов. – А. С.]. Потому что слависты с течением времени, как хозяин на собаку, становятся похожи на свой сабджект, и я нахожусь среди тех, с кем это уже случилось. Очень аэропортовские люди, только женаты не на чернявых. Департамент – настоящий зоо; это даже приятно, что такая вэрайети имеется: тут тебе и мистики, и бодисатвы, и вегетарианцы, и гомосеки, и просто крейзи. Но у нас он еще хороший. Вот в Калифорнии – так там не зоо, а цирк со своим распорядителем, укротителем и клоунами. Насмотрелся я и скажу, что те, кто нам дома нравился, и есть лучшие.
Вы не поверите, Андрей, но мне скушно. Дело, конечно, в характере моем гнусном, и в языке несовершенном, конечно. Но знаете: все на свете можно вычислить. Человека, пейзаж, погоду, содержание книги. Скажу так: я увидел много нового, но не услышал и не прочел. Не знаю, где происходит самый процесс, но уровень в сообщающихся сосудах одинаковый…
Эмигре меня ненавидят, считают, что я их позорю. Любят поговорить о свободе: психология холуя, сбежавшего от хозяина: все время сапоги снятся…
та же машинка. инисбофин
21 июля 1973
…Инисбофин на местной фене означает Остров Белой Коровы, – и хотя я ее еще не видел, – должен Вам сказать, что коровы и есть главные обитатели сей части суши, где кроме них, коров, есть еще овцы, зайцы, несколько кур, лошади, ослики, псы, кошки и 250 душ местного населения. Я – 251-й и, думаю, первый русский, к[ото]рый на остров этот когда-либо ступал…
В качестве 251-го я был перевезен сюда с “мейнленд” на небольшом баркасе по довольно бурному морю. Думаю, что не испытывал ничего подобного прежде. Дело не только в баллах, но и в утлости судна, чей шкипер (по имени Падди, конечно) – 6 пудов веснушчатого мяса – всю дорогу крестился и орал на трех пьяных молодцов, норовивших вылезти из трюма на палубу, где сидел – а вернее – катался от борта к борту, хватаясь за что попало, я, а справа и слева громоздились жидкие трехэтажные вещи…
Я остановился в доме местного поэта, Тома Макинтайра (с к[ото]рым познакомился зимой в Мичиганске, где он преподавал айриш феню). Он живет тут со своим бабцом америк[анского] происхождения, тратя на еду 3 фунта в неделю. Это при том, что норм[альный] обед в китайском, (следоват[ельно] дешевом) ресторане в Лондоне будет 2–2.5 на нос. Выкручивается он просто: ловит рыбу – макрель – к[ото]рая и составляет 90 % их меню. Остальные 10 % падают на картошку, свеклу, морковь, выращиваемую тут же, и на хлеб – того же т. е. домашнего происхождения и производства. Имя всему этому одно: нищета, но его никто не произносит. Ирландскому поэту (а Макинтайр – поэт хороший) заработать невозможно… Ср. членов СП… Главный вопрос в семье Макинтайров сейчас: купить или не купить (разумеется, в рассрочку) револьвер, чтоб стрелять диких кроликов, которых тут пруд пруди, ибо есть мясо здесь – хотя бы дважды в неделю – вопрос престижа. Топят торфом, леса нет никакого (винят англичан, к[ото]рые будто бы его свели в 17-м веке). Основное правило: если увидел кусок дерева – подбери и отнеси домой. Потому что все время холодно, ветрено и сыро, но именно поэтому я сюда и приехал…
На чердаке, где я сижу сейчас и пишу все это при свече, пахнет рыбой; также ею пахнет в сенях и в спальне. Из того, что я видел, это не похоже ни на что. По своей бедности и некоторой отверженности это напоминает Норенское, но океан меняет все…
Смешно, что для Инисбофина Ирландия – мэйнленд, ибо для Ирландии мэйнленд – это Англия, для которой, в свою очередь, мэйнлендом является Европа. А он говорит “ни один человек не остров…”
От руки на двух открытках с видами Венеции
31 декабря 1974
Хотя бесчувственному телуравно везде… Но ближе к делу:я вновь в Венеции – Зараза! —Вы тут воскликнете, Андрей.И правильно: я тот еврей,который побывал два разав Венеции. Что в веке данномне удавалось и славянам.Я прилетел в Париж, которыйзавешен как тяжелой шторой,лефтистами и прочей мразью:мир, точно Сартр, окосел.Провел там сутки, в поезд сели, вверив взор однообразьюокна, как недруг власти царской,направился в предел швейцарский…Тристан Тзара, Джеймс Джойс, другиетворцы (и жертвы) ностальгииздесь пели о грядущих бурях,простейший применяя трюк:немецкого не зная, Цюрихони считали за цурюк.Я ж, feeling strange, в таком пейзажене вышел из вагона даже.Состав бежал быстрее лани.В семь вечера я был в Милане.Гулял по местному собору.В музее видел Пиету —не знаменитую опорутуризма местного, не ту,что снята в каждом повороте, —но смертный крик Буонаротти.Теперь передо мной гондолы.Вода напоминает долларсвоей текучестью и цветомбутылочным. Фасад дворцаприятней женского лица.Вообще не надо быть поэтом,чтоб камень сделался объятьямприятнее, чем вещь под платьем.Да убедят Вас эти строки,что я преодолел пороки;что сердце продолжает биться,хоть вроде перестать пора;что – факт, известный не вчера —Ваш друг – плохой самоубийца;что он, в пандан Царю Гороху,свой срам не валит на эпоху.Се, покидая черным ходомтекст, поздравляю с Новым годомВас, Вашу – in italian – bellʼy.Поздравив, падаю в кровать…Хотя бесчувственному телуравно повсюду истлевать,лишенное родимой глины,оно в аллювии долиныломбардской гнить не прочь. Понежесвой континент и черви те же.Стравинский спит на Сан-Микеле,сняв исторический берет.Да что! Вблизи ли, вдалеке ли,я Вашей памятью согрет.Размах ее имперский чуя,гашу в Венеции свечу яи спать ложусь. Мне снится рыба,плывущая по Волге, либопо Миссисипи, сквозь века.И рыба видит червяка,изогнутого точно “веди”.Червяк ей говорит: “Миледи,Вы голодны?” Не громче пискафиш отвечает: “Non capisco”.