«Крокодил»

  
Эдуард Багрицкий
 
ПЕСНЯ О СОЛДАТЕ
 
 
 
 
С Карпат на Украину
 
Пришел солдат небритый.
 
Его шинель в лохмотьях
 
И сапоги разбиты.
 
 
 
Он встал перед простором
 
На брошенном погосте.
 
Четыре ветра кличут
 
К себе солдата в гости.
 
 
 
Взывает первый ветер:
 
— В моем краю хоромы,
 
Еда в стеклянных бочках.
 
В больших машинах громы.
 
 
 
Горит вино в стаканах,
 
Клубится пар над блюдом.
 
Иди — ты будешь главным
 
Над подневольным людом.
 
 
 
Второй взывает ветер:
 
— В моем краю широком
 
Взлетели кверху сабли.
 
Рванулась кровь потоком.
 
 
 
Там рубят и гуляют,
 
Ночуют под курганом,
 
Иди ко мне — ты будешь
 
Свободным атаманом.
 
 
 
Взывает третий ветер:
 
— Мой тихий край спокоен.
 
Пропахший мглой ночлегов
 
И горечью махорки,
 
С георгьевской медалью
 
На рваной гимнастерке.
 
 
 
Моя пшеница зреет.
 
Мой тучный скот удоен.
 
 
 
Когда закроешь веки,
 
Жена пойдет за гробом.
 
Иди ко мне — ты будешь
 
Достойным хлеборобом.
 
 
 
Кричит четвертый ветер:
 
— В моем краю пустынном
 
Одни лишь пули свищут
 
Над брошенным овином,
 
 
 
Копытом хлеб потоптан.
 
Нет крова и нет пищи.
 
Иди ко мне — здесь братья
 
Освобождают нищих.
 
 
 
Солдат берет винтовку
 
И разминает плечи…
 
Вперед, за ветром братьев —
 
Победа недалече!
 
 
  
Вера Инбер
 
У НАС ВО ДВОРЕ
 
 
 
 
Красавицей и модницей
 
В жакетке шерстяной —
 
Домашнею работницей
 
Пленился я одной.
 
 
 
Пойду в распределитель.
 
Скажу, что я влюблен.
 
Мне счастья отпустите
 
На розовый талон.
 
 
 
Товарищи, скажу я,
 
Чтоб без очередей
 
Десяток поцелуев
 
Мне был, как у людей.
 
 
 
Скажу я так сурово
 
Об этом потому.
 
Что сорта никакого
 
Второго не возьму.
 
 
 
Что, как угодно, драться.
 
Товарищи, готов
 
За в корне ликвидацию
 
Пониженных сортов…
 
 
 
Сиреневою веткой
 
Махая на меня.
 
Сидит в цветной жакетке
 
Красавица моя.
 
 
 
Но все же кто же именно —
 
Об этом ни гугу.
 
Назвать ее по имени.
 
Простите, не могу.
 
 
 
А может, и не надо
 
(Я тем и знаменит).
 
Вечерняя прохлада
 
Мне струны серебрит.
 
 
 
А дальше, разумеется,
 
Мечтай кому не лень.
 
У каждой ведь имеется
 
Жакетка и сирень.
 
 
 
И каждой пусть представится
 
В домашней тишине:
 
«Ведь это я красавица.
 
Ведь это обо мне».
 
 
  
Илья Ильф
  
Евгений Петров
 
ИХ БИН С ГОЛОВЫ ДО НОГ
 
 
Была совершена глупость, граничащая с головотяпством и еще чем-то.
Для цирковой программы выписали немецкий аттракцион — неустрашимого капитана Мазуччио с его говорящей собакой Брунгильдой (заметьте, цирковые капитаны всегда бывают неустрашимы).
Собаку выписал коммерческий директор, грубая, нечуткая натура, чуждая веяниям современности. А цирковая общественность проспала этот вопиющий факт.
Опомнилась только тогда, когда капитан Мазуччио высадился на Белорусско-Балтийском вокзале.
Носильщик повез в тележке клетку с черным пуделем, стриженным под Людовика XIV. и чемодан, в котором хранились капитанская пелерина на белой подкладке из сатина-либерти и сияющий цилиндр.
В тот же день художественный совет смотрел собаку на репетиции.
Неустрашимый капитан часто снимал цилиндр и кланялся. Он задавал Брунгильде вопросы.
— Вифиль? — спрашивал он.
— Таузенд. — неустрашимо отвечала собака.
Капитан гладил пуделя по черной каракулевой шерсти и одобрительно вздыхал: «О моя добрая собака!»
Потом собака с большими перерывами произнесла слова: абер. унзер и брудер. Затем она повалилась боком на песок, долго думала и наконец сказала:
— Их штербе.
Необходимо заметить, что в этом месте обычно раздавались аплодисменты. Собака к ним привыкла и вместе с хозяином отвешивала поклоны. Но художественный совет сурово молчал.
И капитан Мазуччио, беспокойно оглянувшись, приступил к последнему, самому ответственному номеру программы. Он взял в руки скрипку. Брунгильда присела на задние лапы и. выдержав несколько титров, трусливо, громко и невнятно запела:
— Их бин фон копф бис фусс ауф либе айгенштельт…
— Что, что их бин? — спросил председатель худсовета.
— Их бин фон копф бис фусс. — пробормотал коммерческий директор.
— Переведите.
— С головы до ног я создана для любви.
— Для любви? — переспросил председатель, бледнея. — Такой собаке надо дать по рукам. Этот номер не может быть допущен.
Туг пришла очередь бледнеть коммерческому директору.
— Почему? За что же по рукам? Знаменитая говорящая собака в своем репертуаре. Европейский успех. Что тут плохого?
— Плохо то, что именно в своем репертуаре, в архибуржуазном, мещанском, лишенном воспитательного значения.
— Да, но мы уже затратили средства. И потом эта собака со своим… как его… Боккаччио живет в «Метрополе» и жрет кавьяр. Капитан говорит, что без икры он не может играть. Это государству тоже стоит денег.
— Одним словом, — раздельно сказал председатель, — в таком виде номер пройти не может. Собаке нужно дать наш, созвучный, куда-то зовущий репертуар, а не этот… демобилизующий. Вы только вдумайтесь! «Их штербе». «Их либе». Да ведь это же проблема любви и смерти! Искусство для искусства! Отсюда один шаг до некритического освоения наследия классиков. Нет, нет, номер нужно коренным образом переработать.