11/22/63

Когда я нырнул под цепь, вдалеке что-то взорвалось. Я не подпрыгнул. Осознавал, что взрывов теперь много. Когда люди начинают терять надежду, без взрывов никак не обойтись.

Я вошел в туалетную комнату за магазином и едва не упал, споткнувшись о дубленку. Отбросил ее в сторону — знал, что она не потребуется мне там, куда я направлялся, — и медленно подошел к коробкам, которые выглядели совсем как снайперское гнездо Ли.

Чертова гармония.

Отодвинул несколько коробок, чтобы расчистить себе путь, потом аккуратно вернул на прежнее место. Пошел дальше маленькими шажками, вновь представляя себе, что нащупываю верхнюю лестничную ступеньку в кромешной тьме. Но на этот раз все обошлось без ступенек, ограничившись странным раздвоением. Я переставлял ноги, наблюдая, как мерцает нижняя половина тела, потом закрыл глаза.

Еще шаг. Еще. Теперь я ощущал ногами тепло. Два новых шага, и солнечный свет превратил темноту под веками в красноту. Еще шаг, и хлопок в голове. Тут я услышал шурш-шурш плоско-прядильных станков.

Открыл глаза. Вонь грязной, заброшенной туалетной комнаты сменилась вонью текстильной фабрики, работающей на полную мощность в тот год, когда агентства по защите окружающей среды еще не существовало. Я стоял на крошащемся бетоне, а не на грязном линолеуме. Слева видел большие металлические контейнеры, наполненные отходами текстильного производства и прикрытые мешковиной. Справа — сушильный сарай. Из «кроличьей норы» я вышел за две минуты до полудня 9 сентября 1958 года. Гарри Даннинг вновь стал маленьким мальчиком. Каролин Пулин была в школе, возможно, слушала учителя, возможно, грезила о каком-нибудь парнишке или о том, как через пару месяцев пойдет с отцом на охоту. Сейди Данхилл еще не вышла замуж за мистера Швабру и жила в Джорджии. Ли Харви Освальд проходил службу в Южно-Китайском море в составе подразделения морской пехоты. И Джон Ф. Кеннеди, второй сенатор от штата Массачусетс, только мечтал о президентстве.

Я вернулся.





6




Я подошел к цепи, нырнул под нее. Постоял на другой стороне, повторяя про себя последовательность ближайших действий. Потом направился к углу сушильного сарая. За ним, привалившись к стене, стоял Зеленая Карточка. Только карточка Зака Ланга больше не была зеленой. Она потускнела и приобрела какой-то промежуточный, охряный оттенок, застряв на полпути от зеленого к желтому. Его теплое не по погоде пальто запылилось, прежде новенькая шляпа выглядела потрепанной и грязной. Щеки, при нашей первой встрече чисто выбритые, покрывала щетина… кое-где седая. Глаза налились кровью. Пить он еще не начал — запаха я не почувствовал, — но все к этому шло. Зеленый дом, в конце концов, находился в пределах того маленького круга, где он мог свободно перемещаться, а все эти нити реальности, которые приходилось держать в голове, вызывали боль. Множество прошлых — уже не подарок, но прибавьте еще и множество будущих. Любой запьет, если есть возможность добраться до спиртного.

Я провел в 2011 году час. Может, чуть больше. А сколько времени прошло для него? Я не знал. Не хотел знать.

— Слава Богу, — выдохнул он… совсем как в прошлый раз. Но когда снова протянул руки, чтобы сжать мою, я отшатнулся. Его ногти были длинными и черными от грязи. Пальцы дрожали. Эти руки — и пальто, и шляпа, и карточка под лентой — принадлежали потенциальному алкашу. — Вы знаете, что должны сделать, — сказал он.

— Я знаю, чего вы от меня хотите.

— Желания не имеют к этому никакого отношения. Вы должны вернуться в последний раз. Если все хорошо, вы окажетесь в закусочной. Скоро ее должны увезти. И как только это произойдет, пузырь, вызвавший все это безумие, лопнет. Просто чудо, что он продержался так долго. Вы должны замкнуть круг.

Он вновь потянулся ко мне. На этот раз я не просто отдернул руку, а повернулся и побежал к автомобильной стоянке. Зеленая Карточка бросился следом. Из-за больного колена я не мог оторваться. Слышал, как он нагоняет меня, когда пробегал мимо «плимута-фьюри», двойника того самого автомобиля, которому я не уделил должного внимания в «Кэндлвуд бунгалос». Я спешил к пересечению Главной улицы и Старой льюистонской дороги. На другой стороне вечный фанат рокабилли стоял, упираясь в деревянную обшивку стены «Фрута» согнутой ногой в черном сапоге.

Я бежал через железнодорожные пути, опасаясь, что больная нога подведет, зацепится за кусок угля или шлак, но споткнулся и упал Ланг. Я услышал его крик — жалобный и одинокий, — и на мгновение пожалел его. Тяжелая ему досталась работа. Однако жалость не заставила меня притормозить. Любовь предъявляет жесткие требования.

Автобус «Льюистонский экспресс» подъезжал к остановке. Я метнулся через перекресток, и водитель сердито нажал клаксон. Я подумал о другом автобусе, набитом людьми, которые хотели посмотреть на президента. И на супругу президента, разумеется, в розовом костюме. Между президентом и его супругой, на сиденье лимузина, лежали розы. Не желтые — красные.

— Джимла, вернись!

Он все говорил правильно. Я в конце концов превратился в Джимлу, монстра из кошмара Розетты Темплтон. Я прохромал мимо «Кеннебек фрут», теперь уже намного опережая Охряную Карточку. Этот забег я определенно выигрывал. Я — Джейк Эппинг, школьный учитель; я — Джордж Амберсон, честолюбивый писатель; я — Джимла, с каждым шагом подвергающий все большей опасности весь мир.

Но я бежал.

Думал о Сейди, высокой, и невозмутимой, и прекрасной, и бежал. О Сейди, с которой всегда случались мелкие происшествия, которой предстояло споткнуться о плохого человека, Джона Клейтона. Он мог причинить ей больший урон, чем синяк на голени. Мир, отданный за любовь — кто это написал, Драйден или Поуп?

Тяжело дыша, я остановился у «Тит Шеврон». На другой стороне улицы битник, владелец «Веселого белого слона», курил трубку и наблюдал за мной. Охряная Карточка стоял напротив переулка, отделявшего «Кеннебек фрут» от соседнего здания. Дальше, судя по всему, он идти не мог.

Он протянул руки, и это мне совершенно не понравилось. Потом упал на колени и сцепил пальцы перед собой, от чего стало совсем тошно.

— Пожалуйста, не делай этого! Ты же знаешь, какова цена!

Я знал — и все равно продолжил путь. Телефонная будка стояла у перекрестка, за церковью Святого Иосифа. Я закрылся внутри, нашел в телефонном справочнике нужный номер, бросил в щель дайм.

Когда подъехало такси, водитель курил «Лаки», а радиоприемник работал на волне Дабл-ю-джей-эй-би.

История повторяется.





Последние записи




09.30.58

В «Тамарак мотор корт» я поселился в номере 7.

Расплатился деньгами из бумажника из страусиной кожи, который подарил мне давний дружище. Деньги, как и мясо, купленное в супермаркете «Ред энд уайт», как и рубашки и нижнее белье из «Мужской одежды Мейсона», остаются. Если каждое новое путешествие в прошлое — действительно сброс на ноль, такого быть не должно. Деньги эти я получил не у Эла, но по крайней мере агент Хости позволил мне сбежать, и этим оказал миру большую услугу.


А может, и нет. Я не знаю.

Завтра первое октября. В Дерри дети Даннинга уже ждут Хэллоуина и готовят костюмы. Эллен, рыжеголовая малышка, собирается нарядиться принцессой Летоосень Зимавесенней. Но шанса выйти из дома у нее не будет. Если бы я поехал в Дерри сегодня, то смог бы убить Фрэнка Даннинга и устроить ей праздник на Хэллоуин, только я не поеду. И не поеду в Дарэм, чтобы спасти Каролин Пулин от случайного выстрела Энди Каллема. Вопрос в том, поеду ли я в Джоди? Я не смогу спасти Кеннеди, об этом речи нет, но неужели будущая история мира так хрупка, что не позволит двум школьным учителям встретиться и влюбиться? Пожениться, танцевать под битловские мелодии вроде «Я хочу держать тебя за руку» и жить неприметной жизнью?

Я не знаю, не знаю.

Она, возможно, не захочет иметь со мной ничего общего. При нашей первой встрече ей по-прежнему будет двадцать восемь, а мне уже не тридцать пять, а сорок два или сорок три. И выглядеть я буду даже старше. Но, знаете, я верю в любовь; магия любви невероятно сильна. Я не думаю, что все написано на небесах, но верю, что кровь тянется к крови, разум — к разуму, сердце — к сердцу.

Сейди, танцующая мэдисон, разрумянившаяся, сияющая.

Сейди, просящая вновь облизать ей губы.

Сейди, спрашивающая, не хочу ли я прийти и поесть торт.

Один мужчина и одна женщина. Неужели я прошу слишком многого?

Я не знаю, не знаю.

Что я делал здесь, спросите вы, после того, как отложил в сторону крылья ангела? Писал. У меня есть авторучка — помните, подарок Майка и Бобби Джил, — и я прогулялся в расположенный неподалеку продовольственный магазин, где продавались и товары повседневного спроса, и купил десять пузырьков чернил. Черных чернил, под стать моему настроению. Я также купил два десятка толстых линованных блокнотов и исписал их все, кроме одного. Рядом с продовольственным магазином располагался магазин «Вестерн авто». Там я купил лопату и металлический ящик для хранения ценностей, с наборным замком. Покупки обошлись мне в семнадцать долларов девятнадцать центов. Достаточно ли этого, чтобы превратить мир в темное, грязное место? И что теперь будет с продавцом, чей предписанный жизненный курс изменился — благодаря нашему короткому общению, — став не таким, как прежде?

Этого я не знаю, но знаю другое: однажды благодаря мне школьный футболист получил шанс блеснуть актерским мастерством и его подруге обезобразило лицо. Вы можете сказать, что я не несу за это ответственности, но мы-то знаем правду, ведь так? Бабочка расправляет крылья.

Три недели я писал каждый день, целый день. Иногда по двенадцать часов. Иногда по четырнадцать. Ручка мчалась по страницам. Руку сводило. Я разминал ее, потом писал вновь. Бывало, по вечерам ходил в Лисбонский автокинотеатр, где пешеходам билет предлагался по льготной цене — тридцать центов. Садился на один из складных стульев перед баром, рядом с детской площадкой. Вновь посмотрел «Долгое жаркое лето». Посмотрел «Мост через реку Квай» и «Юг Тихого океана». Посмотрел программу «СДВОЕННЫЙ УЖАС», состоявшую из «Мухи» и «Капли». И гадал, а что же я изменяю. Убивая комара, задавался вопросом, в каких изменениях проявится это мое действо через десять лет. Или через двадцать. Или через сорок.

Я не знаю, не знаю.

Но я знаю кое-что еще. Прошлое упрямо по той самой причине, по которой у черепахи твердый панцирь: живая плоть внутри нежная и беззащитная.

И еще кое-что. Многочисленные выборы и возможности повседневной жизни — музыка, под которую мы танцуем. Они как гитарные струны. Проведите по ним пальцем — и получите приятный звук. Гармонию. Но начните добавлять струны. Десять струн, сто, тысячу, миллион. Потому что они множатся! Гарри не знал, что это за чавкающе-рвущий звук, но я практически уверен, что знаю: эти наслоение слишком многих гармоний, созданных слишком многими струнами.

Пропойте высокую си достаточно громко и в правильной тональности — и сможете разрушить кристалл. Воспроизведите достаточно громко нужные гармонические ноты на стереосистеме — и разобьете оконное стекло. Если следовать этой логике (а по мне, она правильная), поставьте достаточно много струн на инструмент времени — и сможете разнести реальность.

Но сброс на ноль всякий раз почти полный. Конечно, что-то остается. Так говорил Охряная Карточка, и я ему верю. Однако если я не проведу каких-то больших изменений… если не сделаю ничего, кроме как поеду в Джоди и вновь в первый раз встречу Сейди… и мы влюбимся друг в друга…

Я хочу, чтобы это случилось, и думаю, что так и будет. Кровь тянется к крови, сердце — к сердцу. Она захочет детей. И я, если на то пошло, захочу. Скажу себе, что одним ребенком больше, одним меньше — никакое это не изменение. По крайней мере не слишком большое. Или два ребенка. Или три. Это, в конце концов, эра больших семей. Мы будем жить тихо. Не поднимая волну.

Только каждый ребенок — это волна.

Каждый сделанный нами вдох — волна.

Вы должны вернуться в последний раз, сказал Охряная Карточка. Должны замкнуть круг. Желания не имеют к этому никакого отношения.

Могу ли я действительно думать о том, чтобы рискнуть судьбой мира — возможно, самой реальности, — ради женщины, которую люблю? Если так, то безумие Ли в сравнении с моим — сущая безделица.

Человек с карточкой, заткнутой за ленту шляпы, ждет меня рядом с сушильным сараем. Я чувствую его присутствие. Может, он посылает какие-то мысленные волны, но ощущение, что он там ждет, есть. Возвращайся. Тебе не обязательно быть Джимлой. Еще не поздно снова стать Джейком. Хорошим парнем, добрым ангелом. Не тревожься о спасении президента — спасай мир. Сделай это, пока еще есть время.

Да.

Я сделаю.

Вероятно, сделаю.

Завтра.

Ведь завтра наступит достаточно скоро, верно?



10.01.58

Все еще в «Тамараке», все еще пишу.

Больше всего меня тревожит Клейтон. О нем я думал, когда заправлял авторучку остатками чернил. Если бы я знал, что он не представляет для нее угрозы, то, думаю, уже бы ушел. Появится ли Джон Клейтон в доме Сейди на аллее Ульев, если я вычеркну себя из уравнения? Может, он окончательно рехнулся, когда увидел нас вместе? Но он последовал за ней в Техас еще до того, как узнал про нас, и если сделает это снова, на сей раз может перерезать ей горло, а не проткнуть щеку ножом. Мы с Деком точно не сможем его остановить.

Только, возможно, он знал о нас. Сейди могла написать подруге в Саванну, подруга — сказать другой подруге, и новость о том, что Сейди проводит время с мужчиной — который не отгораживается от нее шваброй, — могла в конце концов дойти и до ее бывшего. Если причина его приезда в Техас во мне, тогда Сейди будет в безопасности.

Невеста или тигр?[172]

Я не знаю, не знаю.

Погода поворачивает на осень.



10.06.58