11/22/63

— Дело в том, что он не может тебя забыть. Ты выигрывал ставки, по которым выиграть не мог. Иногда ты проигрывал, но Эдди Гу вбил себе в голову безумную идею, будто, проигрывая, ты проигрывал специально. Понимаешь? Потом ты сорвал большой куш на Дерби, и он решил, что ты… ну, не знаю… какой-то телепат, который может видеть будущее. Ты знаешь, что он сжег твой дом?

Я промолчал.

— Потом, когда эти маленькие червячки действительно начали выгрызать ему мозг, он начал думать, что ты призрак или дьявол. Он оповестил весь Юг, Запад и Средний Запад: «Найдите этого Амберсона, поймайте его, убейте. Это не человек. Я почувствовал это в нем, но не обратил внимания. А теперь посмотрите на меня, больного и умирающего. И виноват в этом тот парень. Он призрак, или дьявол, или что-то такое». Безумие, правда? Съехавшая крыша.

Я промолчал.

— Кармо, я думаю, мой друг Джорджи не слушает. Я думаю, он засыпает. Разбуди его.

Парень в желтых перчатках из сыромятной кожи повторил апперкот Тома Кейса, от своего бедра к моей левой щеке. Голова взорвалась болью, и какое-то время я все видел сквозь алый туман.

— Что ж, теперь ты, похоже, проснулся, — кивнул Рот. — Так на чем я остановился? Ах да. На том, что ты превратился в личного монстра Эдди Гу. Из-за сифилиса, мы все это знали. Не будь тебя, он ополчился бы на какого-нибудь парикмахера. Или на девушку, которая слишком резко дрочила ему в автокино, когда Эдди только-только исполнилось шестнадцать. Иногда он не может вспомнить своего адреса, и ему приходится кому-то звонить, чтобы тот приехал и отвез его домой. Печально, правда? Это все червячки в голове. Но люди относятся к этому с юмором, потому что Эдди всегда был хорошим парнем. Мог рассказать анекдот, над которым ты смеялся до колик. Никто не думал, что ты настоящий. А потом монстр Эдди Гу объявляется в Далласе в моей конторе. Монстр ставит на то, что «Янкиз» побьют «Пиратов», хотя все знают, что такого просто не может быть, и в семи играх, хотя всем известно, что Серии столько не продлятся.

— Это всего лишь везение. — Мой голос звучал глухо, потому что половина рта распухла. — Импульсивная ставка.

— Это всего лишь глупость, а за глупость всегда надо платить. Кармо, врежь по колену этому сукину сыну.

— Нет! — крикнул я. — Пожалуйста, не делайте этого!

Кармо улыбнулся, будто я сказал что-то смешное, взял со стола обмотанную войлоком трубу и врезал мне по левому колену. Что-то хрустнуло, как большая костяшка пальца. Ногу пронзила жуткая боль. Я прикусил губу, чтобы подавить крик, и обвис на руках тех, кто держал меня. Они тут же меня приподняли.

Рот по-прежнему стоял в дверях, сунув руки в карманы, безмятежно улыбаясь.

— Ладно. Круто. Колено у тебя распухнет, между прочим. Ты не поверишь, как сильно оно распухнет. Но, черт, ты это купил, ты за это заплатил, так что теперь это твое. Это факты, мэм, ничего, кроме фактов.

Державшие меня громилы заржали.

— А факты таковы. Ни один человек, одетый, как ты в тот день, не приходит в мою контору, чтобы поставить такие деньги. Для одетого, как ты, импульсивная ставка — десять долларов, максимум двадцатка. Но «Пираты» выиграли, и это тоже факт. Тогда я начал думать, что Эдди Гу, возможно, прав. Что ты не призрак, и не дьявол, и не экстрасенс, ничего такого, но, возможно, ты знаешь того, кто что-то знает? Скажем, кто-то с кем-то сговорился, и «Пиратам» полагалось выиграть в Серии из семи игр.

— Никто ни о чем не договаривается в бейсболе, Рот. После той истории с «Блэк сокс» в тысяча девятьсот девятнадцатом году[157]. Ты букмекер и должен это знать.

Он вскинул брови.

— Ты знаешь мою фамилию? Эй, может, ты действительно экстрасенс. Но я не могу торчать здесь целый день.

Он посмотрел на часы, как бы подтверждая свои слова. Большие и тяжелые, вероятно, «Ролекс».

— Я пытался посмотреть, где ты живешь, когда ты пришел за деньгами, но ты закрыл адрес большим пальцем. Это нормально. Многие так делают. Я решил, что дам тебе уйти. Может, мне следовало послать за тобой парней, чтобы они избили тебя, даже прикончили, и взбудораженный разум Эдди Гу — или то, что от него осталось, — успокоился? Только потому, что какой-то парень рискнул и оставил меня без двенадцати сотен? На хрен, то, чего Эдди не знает, ему не повредит. А кроме того, если бы тебя убрали, он бы придумал что-нибудь еще. Скажем, что Генри Форд — антихрист или что-то в этом роде. Кармо, он опять не слушает, и меня это выводит из себя.

Кармо ударил меня трубой пониже ребер, чуть не разрубив пополам. Сначала я почувствовал боль, зубами рвущую внутренности, а потом ее поглотила расходящаяся волна жара, будто в животе вспыхнул огненный шар.

— Больно, да? — спросил Кармо. — Чтоб слушал.

— Я думаю, ты мне что-то разорвал, — ответил я. Услышал какие-то хрипящие звуки и не сразу понял, что сам издаю их.

— Я надеюсь, что, блин, разорвал, — кивнул Рот. — Я дал тебе уйти, козел. Я, блин, дал тебе уйти! Я забыл про тебя! А потом ты появляешься у Фрэнка, чтобы поставить на этот чертов бой Кейс — Тайгер. Тот же самый эм-о[158]: большая ставка на очевидного аутсайдера и максимальный коэффициент, какой ты только можешь получить. На этот раз ты предсказал и гребаный раунд. И вот что здесь сейчас произойдет, друг мой: ты расскажешь мне, откуда ты все знаешь. Если ты это сделаешь, я сфотографирую тебя, какой ты теперь, и Эдди Гу будет доволен. Ему известно, что мертвым он тебя не получит, потому что Карлос сказал «нет», а Карлос — единственный, кого он слушается, даже теперь. Но если он увидит, что тебе досталось… Ох, но тебе еще не досталось в полной мере. Добавь ему, Кармо. Разукрась лицо.

И Кармо молотил меня по лицу, а двое других держали. Он сломал мне нос, выбил несколько зубов, порвал левую щеку, один мой глаз полностью заплыл. В голове вертелась мысль: Я отключусь, или они меня убьют, но в любом случае боль уйдет. Но я не отключился, и в какой-то момент Кармо перестал меня бить. Он тяжело дышал, а на желтых перчатках из сыромятной кожи краснели пятна. Солнечный свет вливался в окна, разрисовывая выцветший линолеум веселенькими полосками.

— Так лучше, — кивнул Рот. — Принеси из кабины «Полароид», Кармо. И поторопись. Я хочу побыстрее с этим покончить.

Прежде чем уйти, Кармо стянул с рук перчатки и положил на стол рядом со свинцовой трубой. Некоторые полоски войлока отлепились. Пропитанные кровью. Мое лицо пульсировало болью, но меня больше тревожил живот. Горячий шар продолжал расширяться. Там случилось что-то очень плохое.

— Еще раз, Амберсон. Как ты узнал о пятом раунде? Кто тебе сказал? Говори правду.

— Это всего лишь догадка. — Я старался убедить себя, что говорю как человек с сильной простудой, но не получилось. Судя по голосу, я говорил как человек, избитый до полусмерти.

Рот взял обрезок трубы, постучал по пухлой ладони.

— Кто тебе сказал, гондон?

— Никто. Гутиеррес прав. Я дьявол, а дьяволам известно будущее.

— Ты испытываешь мое терпение.

— Ванда слишком высокая для тебя, Рот. И слишком костлявая. На ней ты, наверное, выглядишь жабой, пытающейся трахнуть бревно. А может…

Спокойствие, написанное на его лице, сменилось яростью. Полная трансформация не заняла и мгновения. Он взмахнул трубой, чтобы обрушить ее мне на голову. Я поднял левую руку и услышал треск, словно березовая ветвь сломалась под тяжестью снега. На этот раз, когда я повис на руках громил, они позволили мне свалиться на пол.

— Гребаный остряк, как я ненавижу гребаных остряков. — Слова эти донеслись с большого расстояния. Или с большой высоты. Или их источник находился далеко-далеко и на большой высоте. Я наконец-то начал отключаться, и меня это радовало. Но я все-таки увидел Кармо, который принес «Полароид». Большой и громоздкий, с выдвигающимся объективом.

— Поверните его, — распорядился Рот. — Сфотографируем с хорошей стороны. — Громилы подчинились, и Кармо протянул Роту «Полароид», а тот отдал Кармо обрезок трубы. Потом Рот поднял фотоаппарат к лицу.


— Сейчас вылетит птичка, гребаный козел. Это для Эдди…

Вспышка.

— …это для моей личной коллекции, которую я и не думал собирать, но теперь могу и начать…

Вспышка.

— …а это тебе. Чтобы помнил, что должен отвечать, когда серьезные люди задают вопросы.

Вспышка.

Он выдернул третий снимок из «Полароида» и бросил в мою сторону. Снимок приземлился рядом с моей левой кистью… на которую Рот тут же и наступил. Хрустнули кости. Я заверещал и подтянул руку к груди. Он сломал мне как минимум один палец, может, и три.

— Помни, что его надо убрать в темноту не позже чем через шестьдесят секунд, а не то все засветится. Если будешь в сознании.

— Ты хочешь еще раз спросить его, откуда он все узнал? — полюбопытствовал Кармо.

— Ты что, шутишь? Посмотри на него. Он уже не знает своего имени. Пошел он. — Рот уже начал поворачиваться, чтобы уйти, но остановился, шагнул ко мне. — Эй, говнюк. Это тебе на посошок.

И пнул меня в голову, как мне показалось, обитым металлом мыском. Перед глазами вспыхнули звезды. Я ударился затылком о плинтус и провалился в темноту.





16




Думаю, без сознания я пролежал недолго, потому что полоски солнечного света на линолеуме вроде бы не сдвинулись. Во рту чувствовался привкус мокрой меди. Я выплюнул на пол наполовину свернувшуюся кровь вместе с куском зуба и начал подниматься. Пришлось схватиться здоровой рукой за один из кухонных стульев, потом за стол (который едва не свалился на меня), но в целом получилось легче, чем я ожидал. Моя левая нога онемела, штанина обтягивала распухшее, как мне и обещали, колено, но я думал, что все будет гораздо хуже.

Я выглянул в окно, чтобы убедиться, что автофургон уехал, потом начал медленное, прихрамывающее путешествие в спальню. Сердце сотрясало грудь сильными мягкими ударами. Каждый отдавался болью в сломанном носу и заставлял вибрировать левую часть лица, похоже, со сломанной скулой. Боль отдавалась и в затылке. Шея затекла.

Могло быть хуже, говорил я себе, тащась в спальню. Ты же на ногах, так? Просто возьми этот чертов револьвер, положи в бардачок, а потом довези себя до больницы. По большому счету ты в порядке. Возможно, в лучшем состоянии, чем Дик Тайгер этим утром.

Я продолжал говорить это себе, пока не поднял руку к верхней полке. Когда я это сделал, что-то натянулось у меня в животе… а потом вроде бы покатилось. Горячая зона слева вдруг вспыхнула, словно на тлеющие угли плеснули бензина. Я нащупал кончиками пальцев рукоятку револьвера, подцепил большим пальцем предохранительную скобу, сдернул револьвер с полки. Он упал на пол и отскочил в спальню.

Наверное, не заряжен. Я наклонился, чтобы поднять револьвер. Левое колено взвыло и подломилось. Я повалился на пол, и боль в животе резко усилилась. Тем не менее я добрался до револьвера, откинул цилиндр. Все-таки заряжен. Полностью. Я положил револьвер в карман и попытался вернуться на кухню, но колено слишком болело. И голова не унималась, выбрасывая черные щупальца из эпицентра, расположенного где-то в затылке.

На животе, подгребая руками и отталкиваясь правой ногой, я дополз до кровати. Там мне вновь удалось встать, используя правые руку и ногу. Левая держала меня, но колено теряло подвижность. Мне следовало выметаться отсюда, и побыстрее.

Наверное, я выглядел как Честер, помощник шерифа в «Дымке из ствола», когда выбирался из спальни, пересекал кухню и выходил из парадной двери, распахнутой, с торчащими щепками вокруг вышибленного замка. В голове вертелась фраза из сериала: Мистер Диллон, мистер Диллон, в «Лонгбранче» какая-то заварушка!

Я миновал крыльцо, схватился за перила правой рукой, кое-как бочком спустился по лестнице. Всего-то четыре ступеньки, но головная боль усиливалась с каждым шагом. Я терял боковое зрение, а это не сулило ничего хорошего. Попытался повернуть голову, чтобы увидеть свой «шевроле», но шея не шла на сотрудничество. В конце концов мне удалось развернуться всем телом, однако, увидев автомобиль, я осознал, что сесть за руль у меня не получится. Даже не получится открыть дверь со стороны пассажирского сиденья и положить револьвер в бардачок: если согнусь, боль и жар в боку вспыхнут с новой силой.

Я достал револьвер из кармана и вернулся к крыльцу. Чуть наклонился и бросил револьвер под ступени. Там ему предстояло дожидаться меня. Затем снова выпрямился и медленно двинулся к тротуару. Детскими шажками, сказал я себе. Маленькими детскими шажками.

Ко мне приближались двое мальчишек на велосипедах. Я пытался сказать им, что мне нужна помощь, но из распухшего рта вырвался только сухой хрип. Они переглянулись, потом налегли на педали и объехали меня по широкой дуге.

Я повернул направо (распухшее левое колено предостерегало, что поворачивать налево — наихудший вариант из всех возможных) и поплелся по тротуару. Поле зрения продолжало сужаться. Теперь я смотрел на мир сквозь ружейный ствол или из жерла тоннеля. На мгновение подумал об упавшей дымовой трубе на металлургическом заводе Китчнера в Дерри.

Доберись до Хайнс-авеню, говорил я себе. По Хайнс-авеню ездят автомобили. Ты должен до нее добраться.

Но шел ли я к Хайнс или от Хайнс? Я не помнил. Видимый мир сжался до круга десять дюймов в диаметре. Голова раскалывалась, в животе бушевал лесной пожар. Падал я будто в замедленной съемке, а тротуар показался мне мягким, как пуховая подушка.

Прежде чем я потерял сознание, что-то уперлось в меня, твердое и металлическое. Хриплый голос с высоты десяти миль спросил:

— Эй, эй, парень? Что с тобой?

Я повернулся. На это ушли все оставшиеся у меня силы, но я справился. Надо мной возвышалась старушка, которая обозвала меня трусом, когда я отказался вмешаться в разборку Ли и Марины в «День молнии». Должно быть, в тот день, потому что, не обращая внимания на августовскую жару, она вышла из дома все в той же розовой фланелевой ночной рубашке и стеганом жакете. И — возможно, потому, что бокс не выходил из той части моего мозга, которая продолжала соображать, — ее торчащие во все стороны волосы напомнили мне о Доне Кинге, а не об Эльзе Ланчестер. Она тыкала в меня одной из передних ножек ходунков.

— Господибожемой. Кто так тебя избил?

История выходила длинной, и я не успевал ее рассказать. Темнота наползала, но я этому только радовался, потому что боль в голове убивала. Эл заполучил рак легких, подумал я. Я заполучил Акиву Рота. В любом случае игра окончена. Оззи выигрывает.

Нет, если я все-таки смогу ему помешать.

Собрав все силы, я обратился к зависшему надо мной лицу, последнему светлому пятну в сжимающейся тьме.

— Позвоните… девять один один.

— Это куда?